Гаяна (Иллюстрации Л. Гольдберга) - Страница 59

Я знал карту района наших испытаний, одного из самых глубоководных у южного побережья, был уверен, что здесь мне не угрожают ни рифы, ни подводные вершины, и потому чувствовал себя, как в ясном небе, вдалеке от трасс Аэрофлота и военных аэродромов.

Левый крен — я развернулся и ушел в открытое море. Скорость сто пятьдесят километров!

Чувство необыкновенной свободы и легкости охватило меня. Отжав ручку управления, я устремился вниз, в зеленоватый полумрак, затем, увеличивая мощность мотора, плавно потянул ручку на себя. Еще и еще… Горизонта, такого привычного и обязательного в воздухе, здесь не было, серебристо-свинцовая поверхность моря очутилась у меня под ногами и стала уходить куда-то назад. Я уже пикирую…

Петля Нестерова — первая петля в Черном море!

Теперь я полностью уверовал в аквалет. Несколько глубоких виражей — и, выйдя на прямую, я, осторожно работая рулями, положил аквалет на спину и сделал бочку; еще одну — вправо.

Влево, вправо, влево…

Прибавив скорость, иду на петлю, но в верхней точке фигуры переворачиваю машину через правое крыло из положения вниз головой в обычное — получается настоящий иммельман.

И все же я не чувствую скорости. Так бывает на самолете в облаках. Вот если бы в поле зрения попало что-нибудь… Но берег далеко, дна не видно, а небо — блестящая поверхность моря надо мной, напоминающая крышу оранжереи, — очень однообразно.

Я отворачивал и вправо, и влево, кружил на месте, пока не выпросил у своей снисходительной фортуны лакомый кусочек приключения…

Вдалеке я увидел огромную рыбину и устремился к ней.

Она то летела стрелой вперед, то, мгновенно меняя направление, взмывала вверх или уходила вниз, но я прочно «сел ей на хвост». Аквалет слушался малейшего движения рулей и охотно выполнял развороты с большими кренами, чуть не на месте.

Бедной рыбине временами удавалось ускользнуть от меня, но я без труда догонял ее на прямой, и бой на виражах и вертикалях начинался заново. Дважды она попадала в струю от насоса и, оглушенная ударами воды, кувырком отлетала прочь.

Рыбина была не менее трех метров длиной, и ей приходилось затрачивать много сил, а у меня за спиной весело работал мотор, не знавший усталости. Ей все труднее ускользать от меня, движения ее стали неуклюжими, точно она надела на себя тяжелые рыцарские доспехи.

В какой-то момент наши взгляды встретились, и мне показалось, что в ее злых глазах мелькнуло отчаяние.

Наконец, напуганная, обессилевшая, она вяло расправила плавники и повернулась огромным белым брюхом кверху, как бы выбрасывая флаг капитуляции.

Я вынырнул и ре увидел берега. Включил радиокомпас, настроился на приводную радиостанцию ближайшего аэродрома и, определив направление, пошел к берегу.

— Дорогой мой, — стараясь казаться сердитым, говорил Евгений Николаевич, пожимая мне руку, — разве можно так! Я уже думал, не врезались ли вы в скалы…

— А что же, и мог бы, — подхватил я. — Надо установить локатор, даже два-три…

— Обязательно! А теперь скажите, одним словом… Я же жду!

— Нормально!

4

С этого дня началась окончательная доводка этой замечательной машины. В аквалете появились ультразвуковые локаторы, аппаратура для наводной и подводной связи.

На больших глубинах было холодно, и я промерзал, что называется, до костей. Поэтому Евгений Николаевич оборудовал установку для электрообогрева кабины.

Под полом он установил портативную аппаратуру для магнитной и гравиметрической съемок.

— А это зачем? — удивился я.

— Дорогой мой, — ответил Евгений Николаевич, — я хочу поделиться с вами важной новостью: наш аквалет примет участие в экспедиции профессора Егорина…

— Егорин? Ростовчанин, мой земляк?

— Он самый.

— Я читал о нем, но там не было ни слова об аквалете.

— Неудивительно: аквалет «родился», по существу, только сейчас.

— А кто будет… аквапилотом? — ревниво спросил я.

— Найдут кого-нибудь…

Евгений Николаевич отвернулся, ища портсигар и спички.

— Ах, вон как! Ну, что ж… удачи, — разочарованно сказал я.

— Куда вы?

— Домой!

— Успеете. Профессор Егорин будет ждать вас. Я засмеялся и хлопнул хитреца по плечу.

5

Помню, в те дни в журнале «Техника — молодежи» опубликовали очерк о новой работе Глебова. Речь шла о некоторых особенностях жизни Вещества. За бойкостью изложения скрывалось нечто такое, что ускользнуло от меня. Я пожаловался Евгению Николаевичу.

— Не огорчайтесь, — сказал он. — В науке много такого, что трудно поддается популяризации. Скажем, мы разбираемся в понятиях о продолжительности жизни любого объекта природы, будь то человек или растение, пылинка или галактика. Мы знаем: неизменного нет — и верим этому. Жизнь учит, убеждает нас: сколько ни существуй, а конец будет. Нельзя наращивать время существования бесконечно, хотя математика и воображение позволяют нам мысленно представить себе сколь угодно большое число миллионолетий.

— Верно, — согласился я, — если это бесконечно большое время не связывать с конкретными объектами природы.

— Ну а если мы начнем, так сказать, уменьшать время и пространство? — спросил Евгений Николаевич.

— Вероятно, то же. Хотя…

— Вот видите, в этом случае труднее. Давайте совершим с вами небольшую экскурсию в глубины материи.

С помощью волшебницы-мысли мы стали быстро уменьшаться в размерах и вскоре очутились у полосатого пограничного столба с буквой «h».